”PRO – ZA” этнографического поля. Семинар
В 2012 году по инициативе сотрудников Российского этнографического музея Д.А. Баранова и О.М. Фишман началась работа полевого семинара «”PRO – ZA” этнографического поля».
Для обсуждения на ежеквартальных заседаниях семинара предполагались следующие вопросы:
1. Методика полевых исследований, инструментарий исследователя, методические приемы фиксации этнографического факта, внутридисциплинарные ограничения и возможности. Перспективна ли междисциплинарная кооперация в поле?
2. Региональная специфика поля: реальность или исследовательский конструкт? Виды этнографического поля: свое/чужое, деревенское/городское, стационарное/маршрутное, вещевое/визуально-вербальное
3. Исследователь и объект исследования: диалог или «этнографическое насилие»? Этика поля. Исследователь глазами информантов.
4. «Предметный мир поля»: а) вещи музейные и немузейные, новые и «традиционные», ценные и бесценные, б) вещь как память, в) движение вещи от хозяина к собирателю – мотивации расставания с вещами, г) внутренняя оценка вещей (традиционная вещь в системе ценностей их хозяина), переоценка старых вещей как результат собирательской деятельности, д) «полевые войны» между: музейными собирателями и частными коллекционерами, музеями и «хранителями» традиций, е) этика покупки/дара.
5. Полевые репрезентации: коллекция, архив, экспозиция/выставка, мультимедийные презентации, база данных, интернет-технологии и полевые исследования, публикация материалов, анализ.
Очевидно, что семинар рассматривался как лаборатория, постоянная работа которой была призвана решать задачи координации полевой работы, презентации совместных общемузейных, междисциплинарных и межинституцианальных проектов, обсуждения методики полевой работы на внутри- и междисциплинарном уровнях, определения границ (специфики) этнографического поля музейного сотрудника, обмена опытом в области создания консолидированных БД по полевым материалам.
Актуальность рефлексии относительно поля вряд ли может быть поставлена под сомнение, поскольку именно этнографические экспедиции определяют «дисциплинарное лицо» этнографии и саму природу этнографического знания. Неудивительно поэтому, что вопросы поля, его локальности, границ, мобильности, доступности, этики и т.д. стали предметом оживленных дискуссий последних двух десятилетий. Даже, казалось бы, простой вопрос: а где находится поле? - оказался напрямую связанным с представлениями о том, насколько различие между “домом” и “полем”, миром исследователя и миром информанта является решающим. Где проходит граница? Может быть, совсем рядом с антропологом (как считает Дж. Томас, утверждая, что “антропология пытается достигнуть знакомства с другими, отличными от нашего мирами даже внутри нашего собственного непосредственного окружения”)? Или внутри каждого индивида-этнографа? Тезис о полилокальности поля и о детерриториализованном мире (А. Гупта, А. Аппадураи, Дж. Маркус) актуализируют проблему поля и локального знания не в географической перспективе, а в ментальной. Локальность знания в этом смысле не равнозначна удаленности места его производства.
За 9 лет работы семинара было проведено более 20 заседаний, на которых наряду с сотрудниками РЭМ выступили с докладами также этнографы, антропологи, фольклористы, лингвисты, этномузыковеды, этносоциологи из различных учреждений Санкт-Петербурга, Москвы, Петрозаводска и др. научных центров. Несмотря на довольно широкий спектр затронутых в выступлениях вопросов, почти все они довольно неожиданно обнаружили общую тенденцию в исследованиях, которую можно определить как значимый сдвиг сферы интересов этнографии от внешнего мира к самой себе, в частности к самому процессу порождения дисциплинарных знаний в поле и их репрезентаций. Фокус внимания сместился в сторону субъекта – личности самого собирателя и производимого им этнографического текста. Последний начинает рассматриваться как репрезентация не только объекта изучения, но и дискурса, к которому принадлежит автор: методологические установки, жизненный опыт, пол, возраст, этническая принадлежность и т.д. оказываются предметом научной рефлексии. Личность этнографа, его эмоциональные переживания, эмпатичное вовлечение в практики и места определяются в качестве важнейшего фактора, во многом задающего характер описания культуры. Практически все доклады затронули проблему “возмущающего” воздействия субъекта (исследователя) на объект (изучаемую культуру), причем первый теперь выступает в роли полноправного соавтора получаемой информации.
Другой общей чертой выступлений была артикуляция неоднородности, мозаичности, динамичности поля. Оно оказывается ансамблем взаимосвязанных локальных контекстов и имеет альтернативные места, как в случае с диаспорами, которые неразрывно связаны с регионом и оказывают влияние на логику повседневной жизни как в нем самом, так и за его пределами. Агентность поля обнаруживается в том, что оно может определять интересы исследователя и диктовать темы и подходы для своего изучения. Эти и другие факторы и определяют практически любую этнографическую работу наши дни.
Также поднимались вопросы о соавторстве наших информантов в производстве этнографического знания и новых дисциплинарных подходов и теорий.
В докладе “Ты только никому об этом не говори...” («Деликатные» темы в этнографическом исследовании: научные интересы и право на частную жизнь) Е. Лярская (Европейский Университет в СПб) затрагивает проблему полевой этики, которая выступает на передний план, когда исследования касаются «деликатных» тем – личной жизни, рождения детей, некоторых религиозных практик и т.п. В результате настойчивости или удачливости полевик может получить доступ к информации, которая относится к категории сугубо личной, иногда даже к личным и семейным тайнам. Докладчик задается вопросами: а нужно ли, допустимо ли вообще изучать эти темы, а если допустимо, то как (методологически) нужно организовать сбор информации, чтобы не полагаться на удачу, а действовать целенаправленно и планомерно, чтобы работа была хоть сколько-нибудь системной. И наконец - и это чуть ли не самая главная проблема - как потом обращаться с этой информацией, чтобы не нанести вреда нашим информантам.
О.М. Фишман (РЭМ) в своем выступлении «Стратегии полевой коммуникации и личные факторы «вхождения» в поле» предложила обсудить проблему коммуникации в поле и, исходя из опыта авторской полевой работы, рассмотреть следующие вопросы: как происходит выбор стратегии полевой работы – отстранение или погружение, каковы факторы полевой коммуникации, что является личными барьерами коммуникации, как выстраивается модель самопрезентации полевого исследователя – от первичного контакта до диалога, какие модели и в каких ситуациях предпочтительнее: наблюдатель или соучастник, «чужак» или «свой»? возможна ли смена статуса исследователя?
В докладе Н.Б. Вахтина (Европейский Университет в СПб, ИЛИ РАН) «Эволюция взглядов на проблему "исследователь-информант"» на материале как культурно-антропологических, так и, главным образом, лингвистических полевых исследований рассматривается эволюция отношений в паре "исследователь-информант". Если в первой половине ХХ века люди, становившиеся предметом изучения, воспринимались как пассивный объект, а исследователь-этнограф (и лингвист) - как единственный активный наблюдатель, то во второй половине ХХ века в России (и во всем мире) соотношение сил изменилось: появился информант-эксперт. Это вызвало значительные изменения как в отношениях исследователя и информанта, так и, главное, в методах исследования.
В выступлении «Поле неудач: об ограничениях и трудностях этнографического исследования» С.Н. Абашин (ЕУ в СПб), отталкиваясь от опубликованной 1992 г. в журнале «Этнографическое обозрение» статьи директора российского Института этнологии и антропологии РАН В.А. Тишкова «Советская этнография: преодоление кризиса», в которой кризис советской этнографии был увязан с недостатками при проведении полевых исследований, рассказал об опыте работы в одной из общин в Средней Азии. Были очерчены обстоятельства и ограничения, сопровождавшие его полевое исследование, которое он предпринял, следуя призыву своих руководителей. Докладчик рассказал, как поле определяло его интересы и диктовало темы и подходы для изучения.
А.Г. Новожилов (СПбГУ, кафедра этнографии и антропологии) в сообщении «Специфика полевого исследования локальной группы» обратился к вопросам особенностей исследовательского подхода к полевому изучению группы в качестве объекта. Докладчик обратил внимание на принятое в полевой этнографии противопоставление стационарной и маршрутной стратегии. Сегодня сумма этих стратегий формулируется как «способ полевого обследования». В исследовательском плане за этим стоит выбор акцента на этнографической «теме» (как правило, раздел традиционной культуры) или монографическом описании группы. Если в организационном отношении маршрутный и стационарный способы чаще всего противопоставляются, то в исследовательском поле чёткой альтернативы нет. Этнограф, выбирающий стационар, может быть ориентирован на сбор материалов «по теме», с дальнейшим обобщением по литературным известиям или через панельное обследование соседних групп. В то же время, маршрутный способ может быть ориентирован на поиски специфики всех исследуемых групп. Поэтому, делает вывод выступающий, выбор стратегии исследования, хотя и влияет на организацию полевых работ, но отличается от неё. Также было обращено внимание на взаимовлияние «тематических» и «групповых» исследовательских стратегий, которые по мере накопления эмпирического материала, формулирования новейших принципов его систематизации и апробации конкретных полевых методик требуют постоянного теоретического осмысления.
«Музейный» взгляд на проблемы поля предложила Н.Н. Прокопьева в докладе «Кризис среднего возраста», посвященном истории комплектования этнографических предметов в 1920-90 гг. на примере РЭМ. Было изложено авторское видение проблемы музейного научного комплектования коллекций на протяжении длительного времени, обозначены «кризисные» периоды и способы их преодоления в собирательской деятельности музея. На основании длительного опыта работы в закупочной комиссии автор поднимает вопросы о правомерности поступления в музейный фонд некоторых тематических блоков предметов, например, относящихся к «современной этнографии», изготовленных промышленным способом, без внутренних этнографических свойств, но традиционных по бытованию, и, наоборот, предметах этнографичных по признакам, но не бытующих в культуре.
Продолжало тему отбора и поступления в фонды музея так называемых этнографических вещей сообщение Т.А. Зиминой (РЭМ) «Брать или не брать: принципы комплектования коллекций», в котором предлагается критическое осмысление сложившихся в музее подходов к формированию коллекций. Докладчик анализирует ситуации в поле, когда перед собирателем постоянно возникает задача определения этнографического статуса приобретаемых предметов. Основное внимание уделяется вопросу о том, как научный багаж, личные пристрастия, вкусовые предпочтения исследователя и сама специфика современного «поля» влияют на характер экспедиционного сбора.
Доклад С.Б. Адоньевой (СПбГУ) «Коммуникативные конвенции и социальные сценарии. Практика поля» посвящен анализу коммуникативных стратегий и дискурсных норм, являющихся обязательными для любого языкового сообщества. Владение ими предполагает использование когнитивных паттернов (или фреймов) и входит в построение «картины мира», способа видения человеком себя и окружающих, понимания собственного статуса и определенных им ролей. Отношение между коммуникативными стратегиями, формирующими норму, и практикой, находящейся с нормами в «непрямых» отношениях, определили методологическую рамку ряда полевых исследований, осуществляемых в рамках фольклорных экспедиций Санкт-Петербургского государственного университета.
В докладе «Полевые исследования в Армении и Украине в 2008-2011 гг. Сравнительный анализ» Л.С. Гущян (РЭМ), сравнивая опыт своей работы среди армян и греков, показала, как уровень научного интереса к сообществу или локусу формирует, если так можно выразиться, «иерархию поля», крайними проявлениями которой могут быть, с одной стороны, благодарность за исследовательский интерес, а с другой - представление о том, что исследователь должен быть признателен за получаемую информацию. Было также рассмотрено, как в этом пространстве пересекающихся компетенций актуализируются представления о конкуренции «центральных» и «периферийных» исследовательских школ и институций. Кроме того, в сообщении были затронуты вопросы оценивания поля с точки зрения его «богатства», основными критериями которого являются сохранение «традиционного» уклада жизни, обрядовых практик, предметов «традиционной» культуры.
Исторический экскурс предложил доклад Е. Лярской (ЕУ СПБ) «Проза поля конца 1920-х годов: печальная страница проекта Богораза», посвященный событиям, которые произошли 87 лет назад, но до сих пор могут волновать и интересовать этнографов, антропологов и археологов. В 1928 году из Ленинграда отправилась Северо-Ямальская экспедиция Комитета Севера при ВЦИК СССР, состоявшая из трех студентов ЛГУ. Задачей ее было изучить жизнь населения северной оконечности Ямала. Именно в это время происходило становление ленинградской школы этнографии, и все предприятие было характерно данного этапа. В архиве было обнаружено дело Северо-Ямальской экспедиции, где содержались материалы самой экспедиции (бюджеты, программы, письма, отчеты и пр.) Доклад, опираясь на них, представил своеобразный полевой отчет о состоявшейся в 1928-29 гг. экспедиции, по аналогии с отчетами, которые мы делаем, возвращаясь из поля. Таким образом, материал был представлен так, чтобы слушателям семинара было удобно сопоставить научные практики 1920-х годов с собственным опытом.
В докладе В. Кляуса (ИМЛИ РАН, Москва) «Полевые исследования среди китайских русских Трехречья (Северная Маньчжурия): некоторые итоги и перспективы» были освещены характер и особенности полевых исследований среди китайских русских, которые автор ведет в Трехречье с 2007 г. Потомки русско-китайских браков, проживающие сегодня в Трехречье, до наших дней являются носителями русской духовной и фольклорной традиции. Как и почему сохраняются обрядовые практики и фольклорные знания в смешанных семьях, какова роль семейной памяти в поддержании и развитии культурных традиций – вот те вопросы, которые были обсуждены на заседании семинара.
В докладе «Иностранцы в российском поле» А. Конкки (Петрозаводск) поделился опытом совместной полевой работы с иностранными учеными-гуманитариями и начинающими исследователями в России и Финляндии в 1970-2000-годы. Работа в поле для иностранных исследователей в советское время была сопряжена с бесконечными бюрократическими согласованиями и ограничениями. Со временем особенности работы иностранных ученых в России менялись, в том числе появились исследователи-одиночки. Однако основные проблемы – языковые и психологические барьеры – остались. Свою лепту в эти противоречия вносила и разница в подходах и методах сбора и фиксации материала между представителями западной антропологической школы и их сопровождающими – российскими этнографами и фольклористами. Докладчик специально остановился на следующих вопросах: чем же знаменовалась работа иностранцев в России – постоянным преодолением барьеров или все же умением реализовать вынужденную отдаленность, пользуясь наблюдением извне как методом исследования? Насколько такая позиция была продуктивна, и что понимать под продуктивностью? Возможно ли вообще исследование культуры без активного ее приятия и даже частичного в ней растворения?
В выступлении А. Михайловой (РЭМ) «Экспедиция в мегаполис: формы и средства репрезентации этнической культуры» на примере разноплановой культурно-массовой деятельности петербургского литовского сообщества был рассмотрен ряд проблем, актуальных для современной этнологии и урбанистики. Было отмечено, что тема репрезентации этнической культуры в пространстве современного мегаполиса обретает потенциал, существенно расширяющий известные представления о возможных направлениях и методиках исследовательской работы. Феномен этнической культуры в урбанистическом ключе представляет собой не только рефлексию на прогрессирующие глобализационные процессы, но имеет тенденцию трансформироваться в активно действующий структурированный социальный организм, реализующий себя через практики, уходящие корнями в традиционную культуру. Также в докладе были затронуты проблемы досуговой и коммерческой популяризации этничности, сохранения исторической памяти, политизации этнической культуры и многие другие.
Свое сообщение «Одно поле – разные методики» Н. Косяк (РЭМ) посвятила рассмотрению фигуры этнографа в поле, тому, как его жизненный опыт и профессиональная подготовка влияет на фокус интересов, акценты и внимание к деталям. На материале нескольких разных экспедиций были описаны особенности методики, которой пользуются лингвисты-диалектологи, этнографы, социальные антропологи, а также оценены возможности применения качественных методов социологии в этнографии. В качестве иллюстрации был проанализирован собственный полевой опыт докладчика (выбраны две экспедиции в Мурманскую область) с точки зрения того, что не было сделано, и почему в момент реализации это представлялось не первостепенным.
Е. Дьякова (РЭМ, Санкт-Петербург) в своем выступлении «Поле в фургоне»: к вопросу о новых практиках в этнографических исследованиях» вынесла на обсуждение вопрос о специфике и перспективах существования так называемого «мигрирующего» этнографического поля. На примере своей работы над выставкой «Обличья. Больше, чем реальность» (проект Санкт-Петербургского музея театрального и музыкального искусства в рамках фестиваля «Дягилев. P.S.»), когда возникла необходимость изготовить костюм ряженого «медведя» в качестве выставочного объекта. Докладчик поделилась своим опытом привлечения к совместной работе над выставкой сезонных рабочих – жителей с. Красноильск (Украина), владеющими технологией соломенного плетения, которые работали в тот момент в Ленинградской области с целью получения от них помощи. Осуществление этой задачи оказалось эффективной и информативной формой полевой работы.
В докладе «Этнографическое поле как искусство возвращения» С. Рыжакова (ИЭА РАН) рассказала о сложившейся у нее методологии долгих и многосторонних полевых исследований в Латвии и Индии, учитывая не только «диалоговый», но и «полилоговый» характер полевой работы этнографа. Были обсуждены следующие вопросы: Какие роли принимает на себя этнограф в поле? Каким образом он себя представляет и оправдывает свое существование среди исследуемого сообщества? Какие проблемы и преимущества образует социальная и культурная дистанция между этнографом и его информантами? Что же, в конце концов, оказывается важнейшим, наиболее существенным результатом качественного этнографического исследования, и как можно его верифицировать?
В выступлении Е. Капустиной (МАЭ РАН) «Поле на Кавказе: просто, сложно, по-другому?» предлагалось поразмышлять о локальных особенностях поля, в частности о том, что же такое кавказское этнографическое поле? В чем же специфика работы в этом регионе и в других регионах, но с "кавказскими" сообществами, есть ли «легкие» или «сложные», актуальные и устаревшие темы, в чем специфика методики сбора материала и «входа» в поле и «выхода» из него, каковы персональные риски для исследователя, в чем специфика этических норм интервьюера. В качестве дискуссантов были приглашены Евгения Захарова (МАЭ РАН) и Евгения Гуляева (РЭМ), имеющие значительный опыт полевой работы в Грузии и Армении.
Доклад Д.А. Баранова (РЭМ) «Перспективизм в этнографии и перспективы поля» посвящен аналитическому обзору современных тенденций в полевых исследованиях, которые во многом традиционно строились на допущении, что окончательный и, следовательно, самый истинный взгляд на объект этнографического интереса принадлежит именно этнографу, поскольку он обладает а) дисциплинарным знанием и инструментарием, и б) привилегией быть «над» и «вне» изучаемого объекта. Альтернативные же самоописания или народная картина мира, отраженная в обрядовых и повседневных практиках и фольклоре определяются как «наивные» и неточные и выступают лишь как материал для теоретизирования в тиши кабинетов. Подобная евро(этно)(эго)центричная перспектива служит сегодня сдерживающим фактором в развитии этнографии. Какие существуют альтернативы данной перспективы? Чему нас, этнографов, может научить в теоретическом и мировоззренческом отношении знакомство с культурами, являющимися предметом этнографического исследования? Каков их вклад в производство новых дисциплинарных подходов и теорий? И насколько мы готовы признать и включить «на равных» в свой научный дискурс «народные» знания? – эти и другие вопросы были обсуждены на заключительном заседании полевого семинара «PRO-ZA».
